Rosary: Poetry of Anna Akhmatova (3 page)

So they can look on you clearly and avidly -

Always brave, always wise, in command.

Can we leave any gaps in biography,

Even one so resplendent and grand?

Earthly drinks are too sweet anyhow,

Nets of love are too tight, all the same,

In their lesson books, years from now,

Let the children discover my name,

And shrewdly, they’ll smile from above,

Recognizing the sorrowful story,

You, who gave me no peace and no love,

Only grant me
this last bitter glory.

1913

***

В последний раз мы встретились тогда

На набережной, где всегда встречались.

Была в Неве высокая вода,

И наводненья в городе боялись.

Он говорил о лете и о том,

Что быть поэтом женщине — нелепость.

Как я запомнила высокий царский дом

И Петропавловскую крепость! —

Затем что воздух был совсем не наш,

А как подарок Божий — так чудесен.

И в этот час была мне отдана

Последняя из всех безумных песен.

1914

***

For one last time, again, we’ve met

On the embankment
as before.

There was high water on the Neva then,

And all were worried it might overflow.

He spoke about the summer and he said

A woman and a poet – to
o bizarre.

I still recall the Fortress overhead,

And the majestic Palace of the Tsar! –

Because the air was rather strange that evening,

It was miraculous – as if a gift from God.

And at that very moment I was given

The next and final mad song of the lot.

1914

***

Здравствуй! Легкий шелест слышишь

Справа от стола?

Этих строчек не допишешь —

Я к тебе пришла.

Неужели ты обидишь

Так, как в прошлый раз,—

Говоришь, что рук не видишь,

Рук моих и глаз.

У тебя светло и просто.

Не гони меня туда,

Где под душным сводом моста

Стынет грязная вода.

Октябрь 1913, Царское Село

***

Hi! Did you hear me rustle slightly

By your desk, just to the right?

You won’t finish what you’re writing –

I have come to you tonight.

Will you hurt me now by chance,

Like you did that time -

Saying t
hat you don’t see hands,

These hands and eyes of mine.

Your room is bright - a cozy niche,

Don’t send me off disheartened,

There, beneath the stifling bridge,

D
irty water hardens.

October 1913, Tsarskoe Selo

Part II

***

Цветов и неживых вещей
Приятен запах в этом доме.
У грядок груды овощей
Лежат, пестры, на черноземе.
Еще струиться холодок,
Но с парников снята рогожа.
Там есть прудок, такой прудок,
Где тина на парчу похожа.
А мальчик мне сказал, боясь,
Совсем взволновано и тихо,
Что там живет большой карась
А с ним большая карасиха.
1913

***

Inside this home, all things and flowers

Exude a rather pleasant scent.

The motley vegetables there tower

Against the rich and black seedbed.

The matting has been taken down

From hotbeds, but the chill pervades.

There is a pond like none around,

Where even slime looks like brocade.

A little boy, whose voice would falter,

Had told me meekly
in distress  -

A giant carp lives in this water

And with him, too, a giant carp-ess.

1913

***

Каждый день по-новому тревожен,

Все сильнее запах спелой ржи.

Если ты к ногам моим положен,

Ласковой, лежи.

Иволги кричат в широких кленах,

Их ничем до ночи не унять.

Любо мне от глаз твоих зеленых

Ос веселых отгонять.

На дороге бубенец зазвякал -

Памятен нам этот легкий звук.

Я спою тебе, чтоб ты не плакал,

Песенку о вечере разлук.

1913

***

The anxious days will not recede,

And stronger grows the smell of rye.

If you were laid here at my feet,

My darling, lie.

The orioles here shrill all day,

Till night - the same
routine.

It’s fun to fan
the wasps away

From your eyes of green.

B
ells jingle, as a coach goes by,

So
memorable and light.

I’ll sing a song, so you don’t cry,

About the parting night.

1913

***

Мальчик сказал мне: "Как это больно!"

И мальчика очень жаль.

Ещё так недавно он был довольным

И только слыхал про печаль.

А теперь он знает всё не хуже

Мудрых и старых вас.

Потускнели и, кажется, стали уже

Зрачки ослепительных глаз.

Я знаю: он с болью своей не сладит,

С горькой болью первой любви.

Как беспомощно, жадно и жарко гладит

Холодные руки мои.

Осень 1913

***

The boy said
to me: “how painful it is!”

I feel for him
somehow.

Not long ago, he
lived in bliss

And knew no
grief till now.

But as of now he surely knows sorrow

No less than the wise and the old.

His eyes are dull and growing narrow,

Their b
linding light is cold.

I know: his pain will prove too much,

The pain of first love is intense.

So helpless and feverish is his touch,

Stroking
my frigid hands.

Autumn, 1913

***

Высокие
своды костёла

Синей, чем небесная твердь...

Прости меня, мальчик весёлый,

Что я принесла тебе смерть.-

За розы с площадки круглой,

За глупые письма твои,

За то, что, дерзкий и смуглый,

Мутно бледнел от любви.

Я думала: ты нарочно -

Как взрослые хочешь быть.

Я думала: томно - порочных

Нельзя, как невест, любить.

Но всё оказалось напрасно.

Когда пришли холода,

Следил ты уже бесстрастно

За мной везде и всегда,

Как будто копил приметы

Моей нелюбви. Прости!

Зачем ты принял обеты

Страдальческого пути?

И смерть к тебе руки простерла...

Скажи, что было потом?

Я не знала, как хрупко горло

Под синим воротником.

Прости меня, мальчик весёлый,

Совёнок замученный мой!

Сегодня мне из костёла

Так трудно уйти домой.

Ноябрь 1913, Царское Село

***

The Polish church’s lofty vaults

Are bluer than the skies…

O, merry boy, it’s all my fault,

I’ve brought you your demise. -

For all the roses from the garden,

For all you’ve written of,

For you, so dark and ardent,

Turned dull and pale from love.

I thought: it’s what you wanted -

Just like a grown-up might.

I thought that one so wanton

Could not be become your bride.

But it was all beyond repair.

And once the cold had come,

You’d follow always, everywhere,

Already
seeming numb,

As if collecting there somehow

Signs of indifference. Please forgive me!

Why did you ever take the vow

To walk upon the path of grieving?

And death was reaching for you, pale…

What, then, became of you?

How fragile
your throat, how frail

Under that collar of blue.

Forgive me, owlet, all your grief -

I’ve tortured you outright!

O, it is just so hard to leave

This church for home tonight.

November 1913, Tsarskoe Selo

***

М. Лозинскому

Он длится без конца — янтарный, тяжкий день!

Как невозможна грусть, как тщетно ожиданье!

И снова голосом серебряным олень

В зверинце говорит о северном сиянье.

И я поверила, что есть прохладны
й снег

И синяя купель для тех, кто нищ и болен,

И санок маленьких такой неверный бег

Под звоны древние далёких колоколен.

1912

***

To M. Lozinsky

Somehow this heavy, amber day won’t
end!

Grief is impossible
and waiting won’t suffice!

The deer speaks with a silver voice again

In the menagerie about the northern lights.

I, too, believed that there exists cool snow,

A blue font for the needy and unwell,

And the unsteady sleight that runs below

Accompanied by distant ancient
bells.

1912

Голос памяти

О. А. Глебовой-Судейки
ной

Что ты видишь, тускло на стену смотря,

В час, когда на небе поздняя заря?

Чайку ли на синей скатерти воды

Или флорентийские сады?

Или парк огромный Царского Села,

Где тебе тревога путь пересекла?

Иль того ты видишь у своих колен,

Кто для белой смерти твой покинул плен?

Нет, я вижу стену только — и на ней

Отсветы небесных гаснущих огней.