Final Meeting: Selected Poetry of Anna Akhmatova (4 page)

Forgive me that I felt forsaken,

That grief and angst was all I knew.

Forgive me that I kept mistaking

Too many other men for you.

1915

***

Не хулил меня, не славил,

Как друзья и как враги.

Только душу мне оставил

И сказал: побереги.

И одно меня тревожит:

Если он теперь умрет,

Ведь ко мне Архангел Божий

За душой его придет.

Как тогда ее я спрячу,

Как от Бога утаю?

Та, что так поет и плачет,

Быть должна в Его раю.

1915

***

He didn’t glorify or scold me,
Like friends or enemies might.
He left his soul behind and told me:
It’ll be safer by your side.
I’m concerned with one thing only:
What to do if he should die, -
An angel will take him from me
And return his soul to the sky.
How will I conceal his soul then,
Keep it hidden from God’s eyes?
If it sings and weeps so holy
That it belongs in paradise.

1915

***

Я знаю, ты моя награда

За годы боли и труда,

За то, что я земным отрадам

Не предавалась никогда,

За то, что я не говорила

Возлюбленному: "Ты любим".

За то, что всем я все простила,

Ты будешь Ангелом моим.

1916

***

I know that you are my reward

For years of struggle, sweat and pain,

For not accepting any sort

Of earthly pleasures under st
rain,

For never uttering the words

To my beloved: “You are loved,”

For me forgiving all to all,

You’ll be my Angel from above.

1916

***

Все отнято: и сила, и любовь.

В немилый город брошенное тело

Не радо солнцу. Чувствую, что кровь

Во мне уже совсем похолодела.

Веселой Музы нрав не узнаю:

Она глядит и слова не проронит,

А голову в веночке темном клонит,

Изнеможенная, на грудь мою.

И только совесть с каждым днем страшней

Беснуется: великой хочет дани.

Закрыв лицо, я отвечала ей...

Но больше нет ни слез, ни оправданий.

1916. Севастополь

***

All’s taken away: my love and my power.

The body, thrown into city it hates,

Finds no joy in the sunlight. With every hour,

The blood grows colder in my veins.

The merry Muse is lately full of grief:

She looks at me and doesn’t make a sound.

She lays her head, wearing the darkened wreath,

Upon my chest, exhausted and worn out.

Each day, my conscience rages in a daze:

It fumes, desiring a grand donation.

I used to answer it while covering my face…

But
I’ve got no more tears or explanations.

1916, Sevastopol

***

Мы не умеем прощаться, -

Все бродим плечо к плечу.

Уже начинает смеркаться,

Ты задумчив, а я молчу.

В церковь войдем, увидим

Отпеванье, крестины, брак,

Не взглянув друг на друга, выйдем...

Отчего все у нас не так?

Или сядем на снег примятый

На кладбище, легко вздохнем,

И ты палкой чертишь палаты,

Где мы будем всегда вдвоем.

1917

***

We never quite learned to part, -

We wander slowly, side by side.

Outside, it’s starting to get dark,

I’m silent, you’re preoccupied.

We’ll enter a church and perceive

Bapti
sms, marriages, mass.

A minute later, we
’ll leave…

Why is everything different with us?

Or we’ll sit on the trampled snow

In a dark cemetery, and sigh,

With a stick in your hand, you
’ll draw

A palace for just you and I.

1917

***

Ты всегда таинственный и новый,

Я тебе послушней с каждым днем.

Но любовь твоя, о друг суровый,

Испытание железом и огнем.

Запрещаешь петь и улыбаться,

А молиться запретил давно.

Только б мне с тобою не расстаться,

Остальное все равно!

Так, земле и небесам чужая,

Я живу и больше не пою,

Словно ты у ада и у рая

Отнял душу вольную мою.

Декабрь 1917

***

You’re always enigmatic and new,

And I am ready to serve your desire,

But the love that I’m getting from you

Is a trial by iron and fire.

You don’t allow me to smile or sing,

You’ve forbid me to pray long ago.

And I’m glad to lose everything

Just so long as you don’t let me go!

Thus I live, without singing at all.

Neither
the sky nor the earth is for me.

From both, hell and heaven, you stole

My spirit, which used to be free.

December 1917

***

Н.Рыковой

Все расхищено, предано, продано,

Черной смерти мелькало крыло,

Все голодной тоскою изглодано,

Отчего же нам стало светло?

Днем дыханьями веет вишневыми

Небывалый под городом лес,

Ночью блещет созвездьями новыми

Глубь прозрачных июльских небес, -

И так близко подходит чудесное

К развалившимся грязным домам,

Никому, никому неизвестное,

Но от века желанное нам.

1921

***

For
N. Rykovoya

All is traded, betrayed, and languished,

Death’s black wing has been flashing in flight,

All is gnawed at by the ravenous anguish…

So how is it
that we bask in the light?

In the day, the woods send a stream

Of a cherry scent through the town nearby,

And new galaxies shimmer and gleam

In the translucent night skies of July, -

And something wondrous nears the neglected

Broken homes, on the verge of its entry,

Still unknown to us, but expected

And desired since the turn of the century.

1921

Муза

Когда я ночью жду ее прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что почести, что юность, что свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?" Отвечает: "Я".

1924, Казанская, 2

The Muse

When at night I’m waiting her arrival,

Life
, it seems, is hanging by a thread.

Glory, youth and freedom cannot rival

The joy she brings me, with a flute in hand.

She enters, and before I can discern her,

She stares at me with an attentive eye.

“Were you,” I ask, “the cause of the Inferno

Fo
r Dante?” – And she answers: “I.”

1924, Kazanskaya 2

***

За такую скоморошину,

Откровенно говоря,

Мне свинцовую горошину

Ждать бы от секретаря.

1930

***

For all the
foolishness I’ve said,

The punishment is heavy
,

I could receive a pea of lead

From the secretary.
[1]

1930

***

Когда человек умирает,

Изменяются его портреты.

По-другому глаза глядят, и губы

Улыбаются другой улыбкой.

Я заметила это, вернувшись

С похорон одного поэта.

И с тех пор проверяла часто,

И моя догадка подтвердилась.

21 января, 7 марта 1940

Ленинград

***

When a person dies,

His portraits change.

His eyes gaze differently, and his lips

Smile with a different smile.

I noticed this once I came home

From a
funeral of a poet.

And since then, I verified this often

And my theory was always confirmed.

January 21, March 7, 1940

Leningrad
 

***

Не недели, не месяцы - годы

Расставались. И вот наконец

Холодок настоящей свободы

И седой над висками венец.

Больше нет ни измен, ни предательств,

И до света не слушаешь ты,

Как струится поток доказательств

Несравненной моей правоты.

1940

***

Not weeks, not months, - it took us years

To separate. And finally, today,

We feel true freedom’s gentle breeze

A
nd the wreaths on our heads are gray.

There are no more betrayals or treasons,

And you don’t have to listen all night

To the streaming current of reasons

That prove me indisputably right.

1940

Учитель

Памяти Иннокентия Анненского

А тот, кого учителем считаю,

Как тень прошел и тени не оставил,

Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,

И славы ждал, и славы не дождался,

Кто бы предвестьем, предзнаменованьем,

Всех пожалел, во всех вдохнул томленье -

И
задохнулся...

1945

The teacher

In memory of Innokentiy Annensky

And he, the one whom I regard to be my teacher,

Passed like a shadow and didn’t leave a shadow,

Absorbed the poison, drank down all the stupor,

Awaited glory, and couldn’t wait for glory.

He was an omen and an augury,

He pitied everyone, breathed languor into all,

And suffocated, short of breath…